Максим Трудолюбов

| Republic

В России и Центральной Европе национализированная память заменила политический консерватизм

В Венгрии, Польше, России, на Украине национальная история – территория ежедневных сражений. Идеологи правящих партий учатся друг у друга «национализации истории», приходят к похожим политическим результатам, но неизбежно создают почву для новых и новых «войн памяти».

Как только табу на открытое обсуждение преступлений советского государства было снято, советский исторический канон рухнул. Слишком много людей вдруг посмотрели вокруг себя глазами Дудинцева, Гинзбург, Хармса. Михаил Горбачев и Александр Яковлев, открывая шлюзы, наверняка думали, что благодарные современники станут их союзниками в борьбе с окопавшейся советской элитой. Так и произошло, но поддержка была недолгой.

Новое прошлое создает новое настоящее

Революция произошла не только в понимании собственной истории, но и в текущей политике. Берите суверенитета над памятью, сколько хотите – сказало государство в 1990-е годы и не стало заниматься формированием нового канона. Этим занялся Владимир Путин, как только оказался у власти. Он восстановил контроль не только над регионами и телеканалами, но и над учебниками истории: начал создавать законодательно защищенную национальную версию истории.

У попыток ⁠принять в России мемориальные законы уже большая ⁠история – от неудавшегося законопроекта о фальсификации истории до запрещения⁠реабилитации нацизма. Впрочем, полного ⁠государственного контроля ⁠над историческими исследованиями в России нет и ничего сравнимого с отредактированным лично Сталиным ⁠«Кратким курсом» истории партии – тоже нет. Чтобы поднять историю ⁠на знамя, полноценный канон уже не нужен.

Пересмотр прошлого повсюду оказывался в основании политических изменений. И повсюду, особенно в Центральной Европе, история становится менее общей и более национальной и политизированной. «Минимальный список ингредиентов польского популизма должен включать политику памяти», – пишет в статье о современной Польше профессор европейских исследований Оксфордского университета Тимоти Гартон Эш. В изображении пришедших недавно к власти в Польше консервативных сил 1989 год предстает не освобождением, а сделкой между «розовыми» и «красными», то есть между леволиберальными силами и бывшими коммунистами, променявшими власть на экономические привилегии.

История как знамя

Тот же процесс переоценки прошел у нас в отношении к 1991 году. Как и правящие политики России, идеологи правящей в Польше партии «Право и справедливость» вывели на первый план ответственность внешних сил за положение в стране. Но если для России внешние силы – это абстрактный Запад, то для Польши – это Россия. Судьба Варшавского восстания 1944 года, преследования и депортации поляков советскими властями – узловые точки новой политики памяти. Следствием этой установки стало то, что символические жесты бывших президентов Александра Квасьневского и Бронислава Коморовского, которые – в разное время – просили прощения за массовое убийство евреев в Едвабне, стали восприниматься избирателями «Права и справедливости» негативно, пишет Гартон Эш. Близкие к правящей партии популисты отвергали такие жесты как «антипольские».

В закон об Институте национальной памяти в начале этого года было введено положение об уголовной ответственности за приписывание Польше или ее народу причастности к гонениям на евреев в период Холокоста. Это неизбежно вызвало возмущение со стороны Израиля и многих европейцев. Национализация памяти, превращение истории в политику постоянно приводит к таким конфликтам. Недавно уголовная ответственность за такие утверждения в Польше была отменена.

Похожую роль в изменении национального вектора играла политика памяти и в Венгрии. По всей стране возникали «музеи Трианона», посвященные популяризации территориальных потерь Венгрии после Первой мировой войны, зафиксированных Трианонским договором 1920 года. Шел процесс общественной реабилитации адмирала Миклоша Хорти, который был инициатором участия Венгрии во Второй мировой на стороне Германии. Как в России и Польше, это принципиальная установка на национализацию истории, акцент на действия внешних сил и убежденность в том, что жертва не может быть преступником, превращение национальной истории в политический лозунг. Премьер-министр Виктор Орбан охотно акцентирует эти темы в своей позиционной борьбе с истеблишментом ЕС и смягчает – в силу малой совместимости двух версий истории – в отношениях с Россией.

В тех странах, где – как и в Польше – политическая повестка дня долго была построена на нарративе жертвы, обществу крайне трудно смириться с тем, что отдельные его члены могли быть хоть в чем-то виноваты, более того, причастны к преступлениям против человечности. Как в своё время книга Яна Гросса «Соседи. История уничтожения еврейского местечка» в Польше, книга Руты Ванагайте «Свои. Путешествие с врагом» в Литве вызвала болезненную дискуссию.

Войны памяти

Стремление поднять историю на знамя ведет к тому, что она становится одновременно героической и жертвенной – такое знамя привлекает массовую поддержку. Но этот путь ведет к войнам памяти. Максимально суверенная память может оказаться и максимально конфликтной. Канонизируя национальных героев как борцов за независимость, власти рискуют канонизировать организаторов погромов и этнических чисток: к этому уже привели попытки законодательно оформить историю на Украине.

Подняв на знамя ностальгически советизированную версию истории, российские политики неизбежно поставили под вопрос память о жертвах репрессий и полностью исключили ответственность советского государства за совершенные преступления.

Подняв на знамя декоммунизацию и национально-освободительную (от СССР) версию истории, бывшие государства советского блока воюют, как выясняется, не только с Россией, но и друг с другом. «Отдельное, специальное чествование ОУН и УПА превращается в конфликтогенную тему как внутри, так и за пределами страны. ОУН и УПА принимали участие в том, что поляки называют Волынской резней», – напоминает украинский историк Георгий Касьянов.

Все это можно понять. Когда в стране заканчивается одна эпоха и начинается другая, меняется и взгляд на историю. Не всегда понятно, что здесь причина, а что следствие. Изменившаяся картина прошлого меняет образ настоящего. Новое настоящее создает новое прошлое. Но превращение истории в политику легко может перейти в злокачественную стадию.

В России и Центральной Европе национализированная память, по сути, заменила политический консерватизм. Это свидетельство политической бедности – неспособности правящих элит этих стран наполнить политику ничем другим.

Хуже того, национализация памяти всюду натыкается на конкретные человеческие жертвы, – жертвы репрессий, жертвы погромов, – которые не вписываются в удобный для политиков нарратив «нации-жертвы». Поперек этого пути стоят и независимые институты: чем дальше политики заходят в национализации памяти, тем больше контроля им нужно над СМИ и судебной системой. Процессы подчинения независимых институтов исполнительной власти идут в России и всей Центральной Европе и различаются только глубиной проникновения государства в общественную дискуссию.

Много историй вместо одной

Политолог и философ Фрэнсис Фукуяма, прославившийся почти 30 лет назад статьей о «конце истории», выпустил книгу о политике идентичности (Identity: The Demand for Dignity and the Politics of Resentment), в которой на новом уровне возвращается к темам 30-летней давности. Фукуяма замечателен тем, что его идеи неизменно встречают в интеллектуальной среде с большим скепсисом, но его уникальный нюх на дух времени и умение формулировать заставляют всех читать его книги и приглашать его (за большие гонорары) произносить публичные лекции. Новую книжку я прочитать еще не успел, но, судя по первым рецензиям, и разгром, и внимание ей обеспечены.

Фукуямовская идея конца истории на самом деле не такая уж прямолинейная и глупая, как ее часто представляют. Он, опираясь в частности на работы русского и французского философа Александра Кожева, участвовавшего, кстати, в создании первых институтов объединенной Европы, говорил скорее о «пост-политике», чем о физическом конце истории. В той старой книжке есть и намек на причины нынешней национализации памяти и отказа от воображаемой единой истории. «Люди удовлетворят свои потребности с помощью экономической деятельности, им уже не нужно будет рисковать жизнью в сражениях. Они, иными словами, станут животными – как и раньше, до того, как начались кровавые сражения, определившие историю» (отсюда тот ницшеанский «последний человек» в названии книги).

Удовлетворения материальных потребностей человеку оказалось мало. Человеку нужна духовная пища – и потому мало ему оказалось либерально-демократической повестки дня, сведённой к техническим экономическим мерам. Их на флаге не напишешь. А миф о героях и предательских ударах в спину – напишешь.

Метки: Венгрия, Европа, история, партии, Польша, Россия, Украина