Новости из Китая редко интересны российской публике, несмотря на декларируемое «стратегическое партнерство» с Пекином и объективные факторы вроде объема товарооборота с РФ, протяженности общей границы и роли КНР в мировой экономике. Однако известие о том, что Народный банк Китая (местный ЦБ) 11 августа начал девальвировать юань, вызвало оживленный интерес. Помимо аномального для России внимания СМИ к этой теме, включая заметки на первых полосах ведущих национальных газет, «Коммерсанта» и «Ведомостей» (для глобальных газет вроде FT и WSJ подробное и качественное освещение событий в Китае – норма), еще больший ажиотаж царил среди чиновников и бизнесменов.
Тактика против стратегии
Решение Народного банка с формальной точки зрения – движение к либерализации курса юаня. До недавнего времени в материковом Китае он формировался следующим образом. В 9:15 утра по местному времени Народный банк публиковал «справочный курс» юаня. Затем в ходе торгов курс мог отклоняться на 2% в ту или иную сторону, но не больше. 11 августа Народный банк объявил, что отныне будет устанавливать курс не произвольно, как раньше, а ориентируясь на цену закрытия предыдущего дня, – и сразу опустил его на 1,9%. Это стало крупнейшей единовременной девальвацией юаня с 1994 года, что сразу же напрягло инвесторов (правда, учитывая, что в 1994-м курс был опущен на треть, это говорит не столько о драматичности нынешних решений Народного банка, сколько о степени госконтроля на валютном рынке КНР в последние 20 лет). 12 августа «справочный курс» был установлен еще на 1,6% ниже, а 13 августа – на 1,1% ниже. В обоих случаях снижение курса отражало движение рынка. Чем объясняются действия Народного банка? И почему он решил действовать так именно сейчас?
Сам китайский ЦБ в своем заявлении 11 августа говорит, что лишь пытается сделать механизм образования курса более рыночным. Этого требует МВФ, указывая на либерализацию курса как один из важнейших критериев, по которому юань будет оцениваться для включения в список мировых резервных валют. Решение фонд, весь год умеренно хвалящий Пекин и впервые признавший недавно, что курс юаня не является искусственно заниженным, должен принять до конца года. Этого требует и Компартия Китая (КПК), принявшая осенью 2013 года по итогам третьего пленума масштабную программу экономических реформ, в которой переход к рыночным механизмам образования цен на все ресурсы в экономике (включая национальную валюту) объявлен главной целью.
В словах регулятора есть доля правды – новый механизм действительно более рыночный, чем спущенный сверху показатель. Но, конечно, есть в них и изрядная доля лукавства. Ведь «рынок», на который собирается ориентироваться Народный банк, полностью подконтролен регулятору. Иностранцы на рынке не играют заметной роли, а крупнейший игрок – это сам ЦБ и подведомственные ему госбанки. Уже 12 августа появились сообщения, что в последние часы торговой сессии регулятор вышел на рынок с интервенциями, чтобы притормозить темпы падения курса (это, разумеется, удалось).
Второе объяснение – Народный банк пытается стимулировать экономику после крайне тревожных июльских цифр. Особенно напрягло Пекин падение экспорта на 8,3% по сравнению с июлем 2014 года, хотя консенсус-прогноз аналитиков предсказывал куда более скромное снижение – примерно 1,5%. Девальвируя валюту, Народный банк помогает экспортерам самыми привычными методами. К тому же валюты основных торговых партнеров КНР (кроме США) снижались на протяжении всего года. По данным Банка международных расчетов, юань был дороже остальных валют на 3,6% с начала года, а с учетом прошлогодних девальваций во многих важных для торговли КНР странах разница превышает 10%. При этом в КНР уже второй квартал подряд наблюдается отток капитала, так что вопрос скорее в том, почему Пекин так долго держался за высокий курс.
Правда, в сочетании как минимум обоих факторов. Представить дело как очередной шаг в либерализации курсообразования, чего требует международное сообщество, – отличный и очень своевременный ход, особенно в преддверии сентябрьского визита Си Цзиньпина в США. Держать же высокий курс, вероятно, заставляла установка увеличивать долю внутреннего потребления в структуре ВВП (это часть экономической программы Си и пакета реформ третьего пленума ЦК КПК). Но в свете последних данных по экспорту Пекин, похоже, решил немного поддержать отрасль.
Дело тут не столько в заботе обо всей экономике. В конце концов, экспорт, по данным Всемирного банка, в среднем давал около 22,6% ВВП за прошедшие пять лет, причем цифры неуклонно снижаются все последние годы (в 1999 году было 26,2%). Вклад экспорта в прирост ВВП в 2014 году, по данным Государственного статистического управления, составил 1,3%. Потребление же, если верить официальным китайским данным, составляет половину ВВП, столько же – и вклад в рост (оставшиеся 48,5% – инвестиции, включая инфраструктурные проекты и городские мегастройки). Экспортеров надо поддержать не из-за их важности для экономики, а из-за возможных социальных последствий. Китайская экспортная машина – это десятки миллионов людей (точных оценок нет, но обычно говорят примерно о 200 млн), компактно живущих в цепочке прибрежных провинций. Например, 106-миллионная провинция Гуандун, которую саму по себе можно назвать «фабрикой мира», в некоторых местах представляет собой городскую агломерацию, где сплошь экспортные фабрики, производящие весь окружающий нас рукотворный мир с клеймом «Made in China». Это как если бы все российские моногорода вроде Пикалево перенесли куда-нибудь в Краснодарский край. В этих условиях, похоже, Народный банк сейчас будет решать тактические задачи поддержки экспортеров, пожертвовав на время стимулированием внутреннего потребления.
Насколько перспектива проблем в экспортном секторе опасна для китайской экономики? Сложно сказать наверняка, но предыдущие проблемные моменты (вроде кризиса 2008–2009 годов) Китай прошел довольно умело. То же самое можно сказать о других проблемах экономики КНР, о которых пишут сторонники неминуемого «китайского краха» и в России, и на Западе последние лет двадцать. Рост долгов, неэффективность госрасходов, слабый контроль центра над регионами, нерентабельные инвестпроекты, пузыри на рынке жилья и на бирже – все это Китай видел в 1990-х и особенно в 2000-х годах в том или ином изводе. И так или иначе, Пекин находил ответ – либо делал проблему менее насущной, сдвигая решение на будущее.
Все это не значит, что КНР обязательно выкрутится и на этот раз. Многие проблемы накапливаются и становятся хроническими, и хотя ЦК КПК выписал экономике правильные рецепты еще два года назад, пациент не принимает все нужные лекарства. В том числе – по недосмотру главврача, что показал биржевой коллапс. И все же пока в КНР не произошло и не происходит ничего такого, чтобы беспокоиться за Китай больше обычного.
Ударит ли по России?
Беспокойство влиятельных россиян вызвано тем, что многие почему-то считают, что зависимость состояния обложенной западными санкциями России от экономики КНР – уже случившийся факт. Но пока это влияние велико только в декларациях. Товарооборот за полгода упал на треть вслед за падением цен на сырье и кризисом в России (почти точно так же упала и торговля с ЕС, Китай тут не уникален). Новые проекты вроде «Силы Сибири» пока на стадии реализации, другие громкие проекты вроде газопровода «Алтай» или «Ямал СПГ» так и не согласованы. Китайские кредитные линии согласованы, но зачастую выбираются не целиком – деньги слишком дороги. Наконец, чувствуется и влияние санкций, заставляющее китайские компании вести себя крайне внимательно, чтобы не портить отношения с США. Сближение, безусловно, есть, но пока китайский фактор в российской экономике – это скорее ожидание и эмоции.
Прямое влияние девальвации юаня (если, как заявляет Народный банк Китая, она будет иметь ограниченный характер) будет для России почти неощутимо из-за структуры двусторонней торговли. Она, если очень огрублять, укладывается в формулу «российское сырье в обмен на китайскую готовую продукцию». Прямой конкуренции по большинству товарных групп нет, не являемся мы и участниками сложных производственных цепочек вроде тех, что связывают Китай с Японией, Южной Кореей или странами АСЕАН. Объем торговли в национальной валюте – всего 7%. Так что влияние будет чувствоваться опосредованно, через глобальные цены на сырье. Это, конечно, уже важно, но тут Китай – лишь один из факторов наряду с Ираном и сотнями других новостей, влияющих на настроения инвесторов.
Нынешние экономические проблемы Китая – не тот фактор, который делает опасным для России «поворот на Восток». Вопросы к нынешнему азиатскому курсу Москвы остаются все те же. Активный поиск возможностей в Азии начался только в результате острой необходимости в 2014 году, когда на эти рынки успели выйти конкуренты России – от Туркмении до Австралии. В условиях санкций и настороженности союзников США приходится ограничивать поворот Китаем, что крайне недальновидно. Экономика КНР будет объективно замедляться, даже если Пекин проведет структурные реформы, а в АТР есть еще множество растущих рынков, особенно в Юго-Восточной Азии. Кроме того, привязав себя к Китаю, Россия окажется в зависимости от монопольного покупателя. Чем это грозит, уже знают «Роснефть» и «Транснефть», потерявшие $3,5 млрд на ценовом споре с CNPC в 2011 году. Сейчас Россия пытается диверсифицировать контакты в Азии, о чем говорит хотя бы поездка Сергея Лаврова на саммит АСЕАН. Но разговоры и даже документы – это одно, но совсем другое – экспортная инфраструктура, привязывающая Россию к «большой Азии», а не к одному Китаю, каким бы большим он ни был.
Главная проблема Москвы в том, что, как показывают события последнего года, повернуться на Восток без хоть какой-то нормализации отношений с Западом будет очень сложно.
