Если наши задачи в Сирии ограничатся поддержкой наступления сухопутных сил Ирана, то скорый уход оттуда закрепит успешность российской стратегии. Сегодня же сторонники внутриполитической мотивировки действий Москвы ведут жаркую полемику с геополитиками (и в обоих лагерях исповедники «планов Путина» в большинстве). Ввиду этого я с некоторых пор предпочитаю говорить о Системе РФ, отличая ее от политического режима России и от страны в целом. Система РФ – это устойчивый образец российского поведения, который радикализует задачи там, где следовало бы их решать. Мы создаем малоуправляемые ЧП, затем прибегаем к их эскалации, – и все лишь для того, чтобы власть снова выступила незаменимой, стражем от худших бедствий. Но что, если на Ближнем Востоке Кремль справится с соблазном беспорядочных импровизаций «новороссийского» типа и вовремя остановится, договорившись с Тегераном и Дамаском? В таком случае Москва зафиксирует явную стратегическую прибыль. А аналитики рассмотрят полный цикл работы Системы РФ как машины управляемой военной эскалации 2014–2015 годов.

Ревизионизм как тактика сдерживания

Хаос и порядок. Все сегодня охотно говорят о «мировом хаосе», но по-разному видят его источник. Важен вопрос, кто здесь Россия – спонсор беспорядка или только его бенефициар?

Мир хаотичен, и Россия не более других привнесла в него хаос. Россия использует хаотические броуновские кубики – конфликты, собирая из них башенки военных эскалаций.

Лично ненавидя любой беспорядок, Путин вынужден им приторговывать: горький юмор положения, которое отменить он невластен.

РФ хочет торговать всем на свете, от атомных станций до ПЗРК и зернистой икры. Военные конфликты лишь упаковка и маркетинг любого российского экспорта со времени появления в СНГ института «горячих точек» (1990–1992 годов), оказавшихся ролевым подарком ельцинскому Кремлю.

Правящая команда Системы РФ своей первой задачей ставит всегда и везде самосохранение. Решив ее, она начинает придумывать себе роли. Она ищет или выдумывает масштабные роли в любом месте, куда может себя спроецировать. Условие одно – конфликт должен выглядеть разрешимым. Россия практикует конфликты как бизнес, но как сделать этот бизнес успешным? И чем должна стать Система РФ, чтобы реально сдерживать США? Вопрос теперь надо ставить так: готовы ли мы выполнить роль, за которую сами взялись? Смешение стратегии с тактикой, стратегическое микширование поначалу действительно наращивает тактический потенциал. Но не навсегда.

Ревизия, спрятанная в ревизионизме. Система РФ – латентный ревизионист с начала существования, да и по самому своему происхождению. Но ревизионизм ее особый. Он дожидается других «ревизионистов-первопроходцев», чтобы двинуться следом – либо навстречу, чтобы якобы их пресечь (приводить здесь бесчисленные российские ссылки на «прецедент Косово» было бы лишним).

Неявным параметром российских действий в Сирии является модель встречной ревизии. Ревизионистом является, во-первых, ИГИЛ, опрокидывающее границы, установленные здесь в ХХ веке. Россия, пойдя на классически ревизионистский шаг, ввязалась в войну на Средиземном море и объявляет себя щитом против ревизионизма ИГИЛа и в какой-то мере американского. Обычная манера Системы использовать подброшенный судьбой кризис для собственного ускорения здесь переходит к технике эскалации ревизионизма. Но кому откроет путь тотальная ревизия статус-кво и кто сумеет заполнить этот ширящийся вакуум? В Сирии Россия, задев ненароком, обрушила один из региональных устоев: вековое партнерство стран Персидского залива с англосаксами. Акт сдерживания удался, но чем заменить упраздняемое? И во что взамен Россия готова вовлечь США? Сдерживание без вовлечения не работает. Россия создает вакуум, который сама не может заполнить.

Идеологический традиционализм Кремля не пустая болтовня. Конечно, он негоден при разработке вопросов стратегии, а тем более для выработки и оценки реальных решений (немедленно сбиваясь на пустое «кто виноват?»). Зато визионерство в идеологии легко дополняется конвейером эскалаций с далее неизбежным их экспортом. Внутри России производству конфликтов за определенной чертой нечего уже делать. Идеологические фикции «секретов миропорядка» позволяют Кремлю ощущать себя последней инстанцией истины. С такой высокой, глобальной позиции и произведены пуски ракет Каспийской флотилии по Сирии. Миропорядок незачем поддерживать тому, кто самого себя считает тождественным норме.

Россия расскажет миру военную сказку – иранскую?

Обстрел территории Сирии кораблями Каспийской флотилии ВМФ – эталон боевой гибридности. Дальнобойные ракеты на слишком небольших судах отражают излюбленную в Системе технику упрощенных решений – вплоть до подмены политических инструментов медийными. Тем более что и само назначение ракетных пусков наполовину медийное: ракеты добивают до воображения ближневосточных вождей и шейхов, влетая птицей Рух в арабскую сказку о вернувшейся России.

Боевой нарратив это еще и наш маркетинг спроса на пропаганду. Мир глобальных медиа – мир волшебных сказок, ничуть не менее, чем арабский мир. Шок конфликта выбрасывает в информационную кровь адреналин старых образов. Глобальная машина нарративов укрупняет российские постановки. После первой фрустрации уже через несколько дней статьи о «кремлевском клептократе» сменяют образы Бисмарка и Талейрана. Постановочная сцена не отделена от мировых рынков, скачки нефтяных цен или благоприятные цифры притока капитала добавляют крепости в кремлевский коктейль.

Мир после объявленного конца истории перестал руководствоваться реальным (и колоссальным) историческим опытом в политике. Генерация политиков-историков класса Черчилля или Киссинджера сошла со сцены. Зато каждый умеет расположить факты в синхронной последовательности, находя ложное глубокомыслие (и/или преступное намерение) в любой импровизации. Сложность России в том, что здесь всё шествует рука об руку: возвышенные геополитические мечты с мелочными прагматическими намерениями – при неизменной готовности что-нибудь стибрить, если плохо лежит (еще великий русский аналитик Ф.М. Достоевский отмечал власть «двойных мыслей» над русской стратегией).

Зато в полунамеренной-полуреальной путанице в головах операция по установлению военного союза с Ираном пакуется в яркие дамасские шелка.

Россия и Иран. Оценивая военный союз России с Ираном и примкнувшим поневоле Ираком, надо помнить, что, на взгляд Москвы, такого союза нет. Либо он носит текущий характер, не обязывая к слишком многому. Нам важно, что для России союз с Ираном – это союз с успешной силой, а не с неудачником вроде Асада. При совместной помощи России и США Иран вышел из изоляции. Россия воспользовалась не только американской подготовкой, но и американской моделью «коалиции готовых участвовать» (coalition of the willing), чтобы неприметно легализовать военный российско–иранский альянс, в иное время выглядевший бы скандалом.

Москва способна (обычно нехотя) время от времени выступать в согласии и концерте западных держав, как было с Ираном. Более того, крупные дипломатические спектакли нам нравятся. Но участие в любых урегулированиях Система РФ использует для эскалации поля старых конфликтов. Конфликт, стороной в который вступает Российская Федерация, умножается на все ее девять часовых поясов и 60 тысяч километров границы. Играя, Система всякий раз ставит «неразменную купюру»: Россия/мир (или мир/Россия). Это дает ей «право», извлекая глобальные ресурсы, не считаться с остальным миром. Но и это не злая воля Кремля, а необходимый запасной выход из изоляции.

«Американское лидерство», о котором любит говорить президент Обама, в проекции на Россию означает для нее изоляцию.

Сейчас на Ближнем Востоке Кремль нанес удар, конечно же, не по ИГИЛу, но и не по противникам Асада как таковым, а по американскому лидерству в регионе – во всяком случае, по тому, что в США так именуют.

Дело в том, что лидерство требует восхищенной или зачарованной лидером аудитории. Военная операция России в зоне, безальтернативно отнесенной к сфере влияния США, рассеивает гипноз лидерства. Отсюда сирийская война с неизбежностью приобретет черты опосредованной войны, где Россия и ее союзники демонстрируют конец американского лидерства, а США его защищают, вовлекая в это сомнительное предприятие союзников и ресурсы. Опосредованные войны не зря стали символом эпохи холодной войны. Полноценная холодная война №2 не входит в планы России, зато ведение опосредованной войны на Ближнем Востоке индуцирует в мировых медиа местную биполярность. Конечно же, с весьма нелокальными рисками.

Эскалация как страховка, или Маска безумия

Система РФ упрощает сложные задачи (заодно с их контекстами) до элементарных, то есть до уровня правящей команды. Отсюда ее эффективная, но разрушительная действенность. По-своему Система весьма рефлексивна. Она оперативно улавливает прямые угрозы, а непрямые упрощает. Такие вызовы, как нехватка ресурсов, оппозиция, протестные настроения бюджетников и агрессия извне, не застают Систему врасплох. Они учтены еще при ее возникновении и наталкиваются на броню охранных рецепторов власти.

Зайдя в стратегический тупик, команда Кремля просто повышает ставки, переходя к эскалации, хотя и чрезмерно наращивая риск. Снизить уровень риска она умеет за счет деградации всего игрового поля (примеры: чеченское урегулирование 2000-х или донбасско-минское 2015-го). Ограничений на деградацию политики нет. Примитивизируя уровень восприятия конфликта участниками и обществом, Система создает упрощенный режим, при котором конфликт оказывается доступен даже для слабого управления. Все российские эскалации идут при понижающем тренде качества политизации и урегулирования конфликтов.

В логике страхующей эскалации, или радикализации как страхования рисков, Кремль всегда держит в виду запасное поле, реальное или воображаемое. Вслед Крыму – Донбасс и «Новороссия», за Донбассом – Сирия. После Сирии – Ирак. Если не можешь заморозить конфликт – утопи его в новом конфликте, эскалированном относительно предыдущего.

Так проиграть почти невозможно. В случае неэффективности и даже провала сирийской операции ее уравновесит скандальная неэффективность действий ее предшественницы: западной коалиции (а более всех в выигрыше будет президент Асад, убедительно показавший, что он самый хитрый).

Сдерживать – это поэтапно фрустрировать. Постановка военных конфликтов на конвейер ведет к росту фрустрации «наших партнеров». Комфортная для них атмосфера «лидерства», на деле – безальтернативности их доминирования на Ближнем Востоке – вдруг превращается в их слабое стратегическое место. Безальтернативность всегда искусственна и поддается опрокидыванию довольно простыми средствами. Ее оборона состоит в исключении возможности альтернатив.За догадками о том, что Путин не прочь «включиться в сирийское урегулирование» и гаданием на внутренностях путинской речи в ООН – к шоку российских бомбардировок сирийской территории и затем – к фрустрации обстрела ракетами Каспийской флотилии. А далее стратегическое многоточие гаданий: появятся или нет в Сирии чеченские «добровольцы»? Пускать ли Медведева в Нью-Йорк или не пускать?

Акупунктура безумия. Участившиеся инциденты квазисоприкосновений боевых средств России и западных стран тоже продукт российского конвейера конфликтов. Игра на закритическое сближение вооруженных средств представляется дешевой и сравнительно безопасной. Стратегически это своеобразная гиперссылка на неразменный козырь: ракетно-ядерный потенциал, исключающий перерастание локальных конфликтов в глобальный. Так в Кремле истолковали успешный опыт игр Китая с США в прилегающих акваториях. Каждое (недо)столкновение, сопровождаясь вспышкой недоверия, поддерживает спрос на «обезумевшую Россию» – обходясь дешево и не имея последствий. В Москве не видят причин, почему не продолжать это бесконечно.

Безграничное влечение к ограниченным ставкам

Все блуждания, тупики и катастрофы русской политики начинаются с желания красиво и ярко решить ограниченную задачу. (В этом, и только в этом смысле Афганистан по сей день остается моделью любой российской «амбициозной задачи», от модернизации и отмены льгот до Крыма или рокировки.) Государственность России слаба. Она презентует свою слабость, пряча ее и годами уклоняясь от простейших решений, то вдруг накидываясь на сверхтрудную задачу с намерением с ней быстро разделаться.

Ближайший результат этого качества – занижение сложности реального поля действия («тут все просто, и нечего усложнять!»).

«Ограниченные цели» – это антоним, означающий дефицитную в российской команде фигуру стратега-дозировщика, способного отмерить риски от сих до сих. Такой фигуры нет! Недающееся ограничение задач подштопывается заплатками эскалаций при низком качестве управления. Зато у нас всегда есть отговорка, отработанная на внутрироссийских проблемах: с таким народом хорошего государства не построишь! На ближневосточных землях это прозвучит еще убедительнее.

Российские операции 2014–2015 годов разнородны и кричаще отличаются по успешности и логистическому обеспечению. Изящная полицейская операция в Крыму сменилась пугающим хаосом волонтерских импровизаций на востоке Украины, перейдя в кровавую кашу военных действий под Мариуполем, а затем в мучительные попытки замораживания на Украине под флагом Минских соглашений. Затем – ирано-сирийско-иракский маневр Москвы, также поначалу почти безупречный, додумываемый за Россию мировой прессой как эталон ее «глобальной византийской стратегии».

В разных местах мира Система РФ выполняет «сервисную» функцию – геополитическую и чаще всего символическую, что для нее одно и то же. Все это чисто российский «фьюжн», который надо разобрать, прежде чем его осуждать либо ликовать. Он может стать катастрофой, а может, используя стратегическую энергетику эскалации, перебросить российский потенциал на новое поле, еще более опасное, но не обязательно предрешенное по сценарию. Сумма приложений функции непрошеного обслуживания мира и есть основание существования Системы РФ. Она проводит пунктир реальных полей влияния России поверх ее номинальных границ.

И нельзя победить Систему РФ, не упразднив глобального спроса на военные эскалации и другие ее услуги.