Кирилл Рогов

| Forbes

Заседание Совета безопасности 22 июля было запланировано и готовилось еще до трагедии малайзийского «Боинга». Взрыв возмущения Москвой и политикой Владимира Путина на Украине, последовавший за авиакатастрофой, резко изменил международную обстановку. По стратегии президента, балансирующего на противоречиях США и Европы в отношении к России и стремящегося консолидировать антиамериканские настроения (в том числе европейские), был нанесен мощный удар. Объявление о предстоящем заседании российского Совета безопасности было воспринято на этом фоне некоторыми как анонс роковых и судьбоносных решений.

Однако рискнем предположить, что и речь Путина на заседании в своих основных чертах, и даже само (крайне новое и необычное) предварительное объявление о заседании были запланированы еще до трагедии. При таком взгляде мы увидим политическое или, так сказать, доктринальное содержание этого события, несколько смазанное новым международным контекстом и порожденными им страхами.

Предварительное уведомление о предстоящем заседании имело, безусловно, глубокий символический смысл.

Путину и кругу его ближайших соратников давно уже хотелось легализовать свое политбюро.

И легализация эта подспудно готовилась последние месяцы. Смысл легализации не просто в раскрытии публике существующего положения вещей. Она имеет принципиальное и символическое значение как акт утверждения, объявления нового экстраконституционного порядка и объяснения лежащей в его основе доктрины.

Темой первого заседания Совета безопасности в качестве легализованного нового политбюро, несомненно, должны были стать суверенитет и территориальная целостность. Ибо именно эта тема призвана объяснить российскому обывателю, почему нам необходимо политбюро и почему именно Совет безопасности должен им стать. Изложению доктрины «приоритета суверенности», собственно, и было посвящено вполне программное выступление Путина на Совбезе.

Понятие «суверенитета» — центральная идеологема политической доктрины, сформулированной Путиным и группой его единомышленников, вышедших из позднесоветского КГБ. Приоритетность суверенитета, утверждаемая этой доктриной, неявно, но совершенно недвусмысленно противостоит той доктрине, которая «разрушила» Советский Союз, — доктрине приоритета прав человека.

Общая картина выглядит так: в мире есть силы (разумеется — США), стремящиеся разрушить все прочие суверенитеты, чтобы подчинить их своему господству, в такой ситуации сохранение суверенитета является основным делом нации и главной и исключительной ответственностью правительства. В стремлении разрушить чужие суверенитеты «сила» использует реальные внутренние проблемы стран, опираясь на «так называемую мягкую силу», неправительственные организации и прочая, финансируя и подготавливая «так называемые цветные революции», которые приравнены, таким образом, к государственным переворотам.

Собственно, впервые (опираясь на Доктрину) Путин позволил себе столь последовательное и развернутое обоснование преследований оппозиции. Нет, оппозиция, политические партии, разнообразие мнений Доктриной допускаются, но в той лишь степени, в которой они не противоречат делу защиты «суверенитета». Гражданское же общество — надежный помощник правительства в мобилизации общества для защиты суверенитета.

Для реализации основной функции государства по защите суверенитета и координации этой деятельности и необходим политбюро-Совбез, стоящий как бы над всеми другими органами и институтами и контролирующий все сферы политической, социальной и экономической жизни на предмет соответствия основной задаче нации и государства по защите суверенитета. Совершенно логично в этой конструкции и то, что координация усилий гражданского общества по содействию защите суверенитета должна быть поручена бывшему шефу ФСБ, секретарю Совета безопасности Николаю Патрушеву. Ибо консолидация части гражданского общества, которая содействует защите суверенитета, позволяет автоматически выявить и ту часть, которая несет угрозу суверенитету, что и является его, Патрушева, прямой обязанностью.

По сути же, доктрина приоритета суверенности выступает идейным обоснованием воссоздания основных институций советского режима и довольно близко повторяет основные элементы позднесоветской доктрины, где защита социалистического строя от агрессии мирового империализма, предводительствуемого США, являлась принципиальной идейной рамкой, обосновывавшей право государства на контроль всех сфер жизни и подавление инакомыслия, приравниваемого к прямому или завуалированному пособничеству врагу. И в этом смысле доктрина в отношении своей центральной идеи вполне может быть определена как неототалитарная.

Таким образом, в выступлении на Совбезе были, по сути, сбалансированы тактические и стратегические задачи. Для тех, кто был сфокусирован на украинском фронте путинского наступления и боялся эскалации, выступление прозвучало умиротворяюще.

Однако его стратегическое содержание имело прямо противоположный характер.

При этом лишь поверхностный вывод может состоять в том, что Путин предположительно намерен ослабить уровень внешней конфронтации, переключившись на внутреннюю оппозицию. На самом деле поддерживаемый высокий градус внешней конфронтации — необходимое условие функционирования доктрины. Граждане должны постоянно получать наглядные доказательства ведущейся борьбы за национальный суверенитет, эмоционально участвовать в этой борьбе.

Впрочем, есть у доктрины ограничительное условие и с другой стороны. Конфронтация не должна превышать того уровня, где она может спровоцировать серьезный удар по экономике России. Поэтому тактическая задача Путина — умиротворение Европы после трагедии с «Боингом» — ничуть не противоречила стратегической — имплантации в умы российских гражданам неототалитарной доктрины приоритета суверенности.